События Пылинки танцуют в воздухе. Свет проникает в помещение сквозь маленький, похожий на окно, прямоугольник на стене. Дверей нет. Нет крыши - сухие голые поросли выглядывают из-под деревянных стропил. Нет стекол на окнах, маленьких отверстиях на стене.
Есть грубое, некрашеное сукно, туго натянутое на ткацкий станок. Есть бордовые, бежевые и черные нитки. Есть руки женщин, мелькающие между сукном и нитями. И есть черный серп, которым они перерезают нить. И так узелок за узелком.
На один ковер уходит шесть месяцев. Ткут - с восьми до одиннадцати утра, с часу дня до пяти вечера. Утром - пекут хлеб в глиняных печах и варят яйца. С одиннадцати до часу - готовят рис на обед, после пяти - рис на ужин. Меню веками не меняется. Осенью их мужья будут охотиться на зайцев и лис в серой бесплодной пустыне, и тогда на столе, возможно, появится мясо.
Ковер - шесть на восемнадцать футов - на Западе продадут по цене в пять тысяч долларов. Но эти две ткачихи никогда не увидят этих денег. Когда изделие будет готово, их мужья отнесут его дилеру в Мазари-Шериф - город, до которого добираться три часа на ослах и еще два на такси. Цена - 150 долларов плюс шерсть для следующего ковра.
"Торговец утаивает половину стоимости", - жалуется Шарих, муж одной из ткачих. Лавочник удерживает гораздо больше, думаю про себя я. Но нет смысла говорить об этом Шариху.
Под пальцами женщин (а в будущем под ногами далекого незнакомца, выбравшего этот ковер для своей гостиной) - небольшие восьмиугольные цветы, заключенные в коричневые и бежевые ромбики, обрамленные темно-бордовым цветом. Каждый цветок - тысяча узлов. Каждый узел - тысячи вездесущих пылинок и мириады лучей палящего солнца. Страшная ловушка для детей - они спят в люльке, которая крепится почти над ткацким станком. Маленькие, вечно больные дети часто умирают. Самый близкий медпункт - в трех часах езды на осле (зимой же дороги становятся непроходимыми из-за дождя и снега). Прошлой зимой умер маленький Сиакол. Ему было всего три месяца.
В Окве, афганской деревне на вершине холма, что незначительно выступает над пустыней, живут сорок семей. Тут нет сельхоз угодий, нет скота. Женщины ткут ковры. Мужчины собирают хворост и продают по 4 доллара за мешок.
Чтобы попасть в деревню, нужно ехать через всю пустыню. Сперва по грунтовой дороге, сплошь овитой минными полями. Потом, когда дорога заканчивается, приходится передвигаться по иссохшей и блестящей от засухи глиняной поверхности, только отдаленно напоминающей дорогу. Настоящей дороги нет. Она и не нужна. В Окве ни у кого нет машины.
Издалека деревня выглядит словно город небоскребов, а верблюды сельчан, как десятки летающих драконов. Говорят, тысячи лет назад мужчины рассекали пустыню на верблюдах, завоевывали и захватывали замки по всему Северному Балху. Женщины деревни иногда вплетают образы верблюдов и драконов в рисунок на ковре.
Женщины не говорят со мной. Одна прячет лицо за грязной белой паранджой. Другая прерывается на минуту - оценивающе оглядывает меня, чужака. В комнате темно. Но я вижу глаза детей - учеников ткачих. Это глаза наркоманов. В округе нет ни одного врача, а в деревне используют традиционное средство от всех болей - опиум. Он облегчает боль, притупляет голод. На ночь местные жители дают его своим детям пожевать, так как он помогает им заснуть. А женщинам он помогает сосредоточиться на лепестках и ромбиках рисунка.
- Что изменилось в Окве за последние годы? - спрашиваю я семидесятилетнего старейшину.
- Ничего, - отвечает он. Задумывается. - Раньше мы ездили в Мазари-Шариф на ослах или верблюдах, потом появились автомобили.
- Как давно?
-Тридцать лет тому назад, - гадает он.
-Три года назад, - возражает Шарих, - когда люди из правительства принесли генератор.
Генератор найти легко. Он находится в единственном здании с острыми углами и прямыми стенами. Но он не присоединен к линии коротких электропередач. Ни в одном доме нет ни света, ни фонаря. Когда генератор только привезли, люди ходили сюда по ночам. Но вскоре топливо кончилось. Чтобы генератор работал, каждой семье нужно выкладывать по 20 центов в сутки. Шарих смеется - никто таких денег в деревне не имеет. Ткачиха зарабатывает 40 центов в день.
Однажды в прошлом году два британца приезжали каждый день и снимали что-то на видеокамеры. А в прошлом месяце в деревне объявилась группа врачей. Они спрашивали, нуждается ли кто в лечении от опиумной зависимости. Две женщины и мужчина ушли с ними.
"Их увезли в больницу в Мазар-Шерифе, чтобы вылечить", - говорит Шарих. "Они вернуться через месяц", - добавляет Баба Назар. "Врачи принесут их обратно", - исправляет его другой селянин. "Врачи приезжали на большом, блестящем грузовике, конечно, они принесут их обратно, еще и денег заплатят", - вторит третий.
Жители рассказывают истории об иностранцах так, будто нанизывают нити одну на другую на ткацком станке деревенской жизни, полной легенд о многотысячной армии, завоевывавшие далекие замки верхом на верблюдах. Как будто иностранцы и надежда, которую они приносят с собой, исчезнут в шерстяной нити основы и станут еще одной сагой о прошлом, которую женщины из Оквы вплетут в один прекрасный день в рисунок на ковре.
